SUMMARY: Редакция Ab Imperio обратилась к историкам и социологам, работающим с постколониальными моделями на российском материале, с рядом вопросов: почему вопреки популярности постколониальной риторики на постсоветском пространстве постколониальная исследовательская парадигма слабо востребована исследователями России и Евразии; можно ли ожидать серьезного приращения нашего знания об империи в случае изменения этой ситуации? Если перенос постколониальных подходов на российский и советский материал возможен, в каких областях знания и применительно к каким проблемам он наиболее желателен; каковы перспективы обращения специалистов по истории Российской империи/СССР к изучению интимной сферы, “телесного знания”, межрасовых и межэтнических союзов и пр.; не способствует ли историческая специфика Российской империи и СССР маргинализации этих тем? Логика развития постколониальной критики приводила не только к изучению зон контактов и взаимных влияний, но и к новому дискурсивному утверждению границ между метрополией и колонией; может ли рассмотрение истории России и СССР в постколониальной перспективе привести к аналогичному результату? С другой стороны, какие концепции российской/советской историографии должны быть подвергнуты деконструкции с точки зрения постколониального подхода? ЭдРиенн ЭдгаР считает плодотворным применение “малых доз” постколониальных подходов для понимания советского прошлого, в частности – советской политики в Средней Азии. Так, в этом ключе следует интерпретировать использование современными среднеазиатскими учеными и политиками созданных в советские годы национальных идентичностей и примордиалистских представлений о природе национального (вопреки обращенной на Советский Союз антиколониальной риторике). Наиболее богатые результаты применение постколониальной теории дает в области изучения “интимных доменов” (см. статью Эдгар в настоящем номере). В то же время Эдгар предостерегает от механического заимствования подходов, разработанных для иных контекстов и на ином материале. Так, советская политика в Средней Азии, направленная на “освобождение женщины”, более близка государственной политике соседних мусульманских национальных государств, нежели колониальным практикам Британской и Французской империй. Столь же отличается советская политика в области смешанных браков от политики регулирования интимной сферы в европейских империях. Тем не менее Эдгар считает, что само сравнение в рамках постколониальной парадигмы необходимо, поскольку оно способно приводить к неожиданным открытиям. Соня люРманн склонна воспринимать постколониальную теорию не как набор теоретических положений и методов, но как возникшую в конкретном политическом контексте дискуссию о политических основаниях и претензиях знания, и в этом смысле перенос принятых в этой дискуссии категорий (“субалтерн”, “маргинал” и пр.) на российский/ советский материал не воспроизводит оригинальный политический и интеллектуальный контекст дискуссии. Деконструкция знания и интимной сферы как политики, по мнению Люрманн, лежит в центре постколониальной дискуссии. Вряд ли продуктивно переносить эту деконструкцию на режим, который открыто признавал и провозглашал политизацию интимности и знания. Изучение “интимных доменов” имеет принципиальное значение для понимания, прежде всего, британского и американского колониализма и расизма, поскольку в саморепрезентации этих обществ межрасовые интимные контакты отрицались. Советские нарративы освоения Россией Евразии описывали его как “сближение”, “слияние”, т.е. признавали наличие интимного компонента и делали границу между колонизатором и колонизуемым менее критической. Поэтому изучение “интимных доменов” в российском/советском имперском опыте менее важно, чем, скажем, изучение властных институтов и политики этничности на региональном уровне. Постколониальная теория в данном случае менее продуктивна, чем советская ревизионистская концепция многоукладности экономического развития либо неомарксистская модель экономического развития Латинской Америки и Африки (различные модусы производства). СеРгей абашин – см. русский оригинал. Eлена гапова считает, что принятие постсоветскими интеллектуалами постколониального подхода будет означать не столько прорывы в изучении прошлого, сколько адаптацию к структурной ситуации на современном интеллектуальном рынке, где постколониальная парадигма может рассматриваться как “символический капитал”, обеспечивающий международную интеграцию и признание. Гапова ссылается на опыт своего участия в “летней школе” на тему “Гендер и (пост)колониализм”, организованной несколько лет тому назад при поддержке западных фондов в Киргизстане. Слушателями школы являлись преподаватели университетов бывшей советской Средней Азии, преподавателями – “белые европейцы” из России, Беларуси и США; окружающая реальность соответствовала представлениям о “третьем мире”, а население киргизских городков на пути к месту проведения школы грезило восстановлением СССР – на фоне лозунгов во славу обретенной независимости. Гапова считает, что в данном случае постколониальная риторика сознательно используется для того, чтобы затушевать классовую, экономическую природу происходящих процессов. Она призывает к критическому использованию постколониальной теории для понимания политических процессов в постсоветском обществе. По мнению Гаповой, российская/cоветская история демонстрирует, как такие концепции постколониальной теории, как “свой-чужой”, раса и пр. (и стоящие за ними отношения власти) функционировали в иных, еще не осмысленных постколониальными теоретиками обстоятельствах.